Поединок страстей - Страница 20

Удивительно, большинству людей слушать других интересно только тогда, когда те рассказывают о благополучии, преуспевании, встречах и связях со значительными персонами. Интересно и завидно, но зависть все тщательно скрывают, однако она и есть та сила, которая притягивает более слабых и невезучих к тем, кто твердо стоит на ногах и удачлив. Еще одна причина, заставляющая брать на себя проблемы других или просто делать вид, – это любовь и все ей подобное. Впрочем, и в любви далеко не каждый способен по-настоящему принять чьи-то беды душой. Почему Джошуа, хоть почти и не знает меня, сидит и думает о том, как облегчить мою участь? Или, может, он искусно притворяется, а сам размышляет о чем-то своем?

В памяти воскресают строчки Цвейга, которые потрясли меня в юности настолько, что я заучила их наизусть и помню до сих пор.

«Есть два рода сострадания. Одно – малодушное и сентиментальное, оно, в сущности, не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание – истинное, которое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости».

С тех пор как эта книга попала мне в руки и я буквально проглотила ее, я долгое время пытливо присматривалась к окружающим, пытаясь узнать в ком-нибудь человека, способного не только охать, но сострадать по-настоящему. Это превратилось у меня в своего рода игру, но со временем, когда я окончательно запуталась в людских характерах, пороках и добродетелях, в том числе и в своих собственных, я оставила тайное занятие. А теперь былой интерес вдруг вспыхивает во мне с новой силой, потому как, глядя в глаза Джошуа, я вдруг чувствую сердцем, что он и есть тот, кто способен на истинное сострадание. Открытие потрясает меня настолько, что какое-то время я смотрю на него широко распахнутыми глазами.

Джошуа нахмуривается.

– Что с тобой? – заботливо спрашивает он.

Качаю головой.

– Нет-нет, ничего. – Может, мне это только кажется? – спрашиваю у самой себя. Может, он обычный парень, а возится со мной лишь ради забавы, оттого, что не нашел на сегодняшний вечер развлечения поинтереснее? Всматриваюсь в него, слегка прищуривая глаза, чтобы видеть только его и больше никого вокруг. Сердце наполняется странным, но отнюдь не тягостным чувством и на мгновение замирает. Что это значит?

Джошуа отодвигает тарелку с недоеденными цукини, шампиньонами и кубиками тушеного мяса, кладет руки на стол, секунду-другую смотрит на меня, морща лоб, и осторожно произносит:

– Положим, гулять по Лондону любят сотни и тысячи англичан и жителей других стран, в том числе и бродить по Розовому саду. Цветы твой друг, по-видимому, все же любит.

Мы одновременно поворачиваем головы, и я впервые за все это время смотрю на Гарольда и блондинку. Чувство такое, что из меня вытягивают сердце, а за ним – все остальные внутренности, но я продолжаю жить, хоть и жизнью это не называется…

Гарольд и правда несколько смущен. Сидит, даже немного втянув голову в плечи. Его немка этого будто не замечает: о чем-то рассказывает, размахивая руками и извиваясь своим тонким телом в чехле серебристого платья. Ни дать ни взять змея. Во всяком случае, внешне. Что она за человек, я не имею понятия. Может, хоть и столь нелепо себя ведет, не лишена доброты или, скажем, отзывчивости. Гарольд нетерпеливо кивает и потирает лоб – явно смущен. Лоб у него высокий, и на нем вычерчены две неглубокие прямые морщинки. Сейчас я не могу их видеть, но точно знаю, где они. У меня была привычка целовать его в лицо всюду, в том числе и в лоб.

Была! Какое отвратительное, злое, исполненное безысходности слово! Почему «была»? Ведь еще ничего не выяснено. Оплакивать отношения, которые, может, благополучно продолжатся, преждевременно и неумно.

– Цветы он определенно любит, – повторяет Джошуа.

Я вздрагиваю, только теперь понимая, что неотрывно смотрю на Гарольда целую минуту, не меньше, и поворачиваюсь к Джошуа. Увы! Любимый и на сей раз не почувствовал моего взгляда, хотя теперь я без дурацких очков и без парика. Тут в моей голове повторно звучит фраза Джошуа, я внимательнее смотрю на его лицо, ожидая увидеть хоть тень насмешки, но оно спокойное и серьезное.

– Словом, на мой взгляд, подобное сходство с собой ты могла бы обнаружить в десятках других мужчин, – размеренно говорит он.

– Ну нет! – горячо возражаю я. – Вернее, конечно, таких мужчин десятки, но судьба-то свела меня именно с Гарольдом, а со всеми остальными я в жизни не познакомлюсь. Не представится случая, потому что свыше задумано иначе.

Джошуа улыбается краешком рта, и в этой улыбке сквозит странная грусть.

– Хорошо, а есть ли что-нибудь такое, в чем ваши взгляды принципиально расходятся?

Задумываюсь и медленно киваю. О расхождениях говорить не очень-то хочется. И вместе с тем, если начистоту, такая потребность есть, причем с давних пор. О неприятном принято молчать, а оно скапливается в тебе и все больше подводит к тупику.

– Гм… Гарольду не очень по душе, что я вечно с книжкой, – несмело произношу я. – То есть он, разумеется, не против книг, но говорит, что читать надо что-нибудь дельное, приносящее пользу. Специальную литературу по маркетингу, искусству продвигать товар… Сам он постоянно повышает свой профессиональный уровень, и у него великие цели. А я… – Виновато усмехаюсь и машу рукой. – Я безнадежно влюблена в литературу художественную, главным образом в классику. Теперь это не очень в моде.