– А если бы она вас познакомила, что тогда?
Гарольд качает головой.
– Не познакомила бы! Я понял это только вчера вечером. Весь фокус в том, что никакого друга-предпринимателя у нее и в помине нет. Она вешала мне лапшу на уши, вот и все!
У меня такое чувство, будто я лишь сейчас обнаружила, что живу в мире, сплошь сотканном из лжи и предательства. Меня передергивает, но перед глазами вдруг почему-то возникает лицо Джошуа и гадкое ощущение безнадежности стихает.
– Почему? – пожимаю плечами я.
– Вешала-вешала! – восклицает Гарольд.
Я взмахиваю рукой.
– Да нет, я подумала совсем о другом…
– О чем? – интересуется Гарольд.
– Неважно, – говорю я, чувствуя себя смертельно уставшей.
Лицо Гарольда искажает страдальческая гримаса.
– Раньше у тебя от меня не было секретов.
– У тебя от меня тоже, – тихо говорю я. – Во всяком случае, мне так казалось.
Гарольд сжимает мою руку с отчаянием смертельно раненного молодого солдата, который протянет самое большее еще час-другой, но безумно хочет остаться в живых.
– Ты теперь никогда не будешь мне верить, да? – громким шепотом произносит он, гипнотизируя меня взглядом.
Молчу. Что я могу сказать? Уверять его в том, что я готова хоть теперь принять очередную порцию вранья, я не собираюсь. Это прозвучало бы глупо и неправдоподобно.
Гарольд наклоняет голову и снова делает то, чего я никак от него не ожидаю. Начинает покрывать мою руку поцелуями, переворачивая ее то вниз, то вверх ладонью.
– Милая моя, ненаглядная… Но ведь это был единственный раз в жизни! Больше никогда – слышишь, никогда? – я тебя не обманывал. И не обману… – Замирает над моей рукой.
Медленно убираю ее – прикосновения его горячих губ, это опаляющее дыхание, с одной стороны, согревают, но с другой – отталкивают.
– А если у Беттины все же был бы такой знакомый, – протяжно произношу я. – Если бы вы спелись и открыли свое дело? Тогда что?
Гарольд растерянно моргает.
– Как что? Я был бы сам себе хозяин…
– Я не про это. Как бы ты поступил со мной? Отбросил бы? Дал от ворот поворот? – Я прищуриваюсь и испытующе смотрю ему прямо в глаза.
Он уверенно качает головой.
– Я не отбросил бы тебя ни за какие блага. Просто порвал бы с Беттиной и…
– Она даже не знала, что у тебя кто-то есть, – напоминаю я, не отводя взгляда.
Гарольд кивает.
– Поначалу я не счел нужным ей говорить. А потом совсем запутался. Шейла! Неужели ты не заметила по моему поведению, что Беттина не значит для меня и половины того, что значишь ты? Ты ведь видела нас двоих, наблюдала…
У меня нет ни малейшего желания вновь вспоминать их вместе, однако я опять переношусь мыслями в минуты, когда была вынуждена смотреть на эту парочку. По сути, он прав. Особенного трепета от присутствия Беттины я в нем не увидела.
– Шейла!
Гарольд наконец поднимается с пола, присаживается на край кровати, с нежностью и обожанием смотрит на мою ногу, на ту ее часть, что не прикрыта бриджами, и, чуть касаясь пальцем кожи, начинает водить по косточке на щиколотке. Я пытаюсь понять, приятно мне или нет, и не могу.
– Милая, я был как в бреду, – шепчет он. – Мне казалось, я тяжко болен, но теперь болезнь вдруг прошла и я сознаю, что мне нужна одна ты.
Тяжело вздыхаю. Прав был Джошуа, предположив, что Гарольд будет молить меня о прощении.
– Я не выживу без тебя, понимаешь? – продолжает он. – Если ты вдруг уйдешь, ни карьера, ни независимость, ни успех мне будут не нужны. Все, что я делаю, я делаю для нас, для наших деток, для будущего, которое должно быть или нашим общим, или мне вообще ни к чему.
– Все, что ты делаешь? – многозначительно переспрашиваю я.
Гарольд бросает на меня быстрый исполненный раскаяния взгляд.
– Связь с… Беттиной не в счет, Шейла. Она не имеет значения! Я же говорю, был будто не в себе…
Насчет того, имеет ли значение его роман с Беттиной, я могла бы поспорить, а лучше колко пошутить. Но изменится ли от этого хоть что-нибудь? Ничуть, Гарольд лишь повторит уже сказанное.
Слова, слова… Если задуматься, мы нередко становимся жертвами чьих-то бездумных, нечестных или пустых слов. Но иного выхода нет. Вот и теперь я вынуждена зачеркнуть в памяти все, что видела, и строить будущее лишь на признаниях и обещаниях – словом, на иллюзиях, на том, чего нет.
Какое-то время молчим. Гарольд дышит тяжело и громко и все смотрит на мою ногу. Я прислушиваюсь к звукам из коридора – женским голосам, наверное горничных, шуму раскрывающихся дверей – и раздумываю, всем ли людям на свете суждено сталкиваться с тем, что переживаю я. Или с чем-нибудь подобным.
– А помнишь, как мы ездили к твоим, в Шотландию? – вдруг спрашивает Гарольд мечтательным голосом.
Мои мысли переключаются на нашу поездку в Хайленд. Тогда Гарольд был на редкость расслаблен, улыбчив и ласков и пришелся по вкусу даже моему вечно суровому дядюшке Малькольму.
– Помнишь, как однажды ночью тебе ужасно захотелось гранатового сока и я разбудил Адриана и уговорил его отвезти меня в магазин чуть ли не в город. А там накупил тебе разных сладостей, в том числе и шоколадку в виде дракончика.
С глубоким вздохом киваю. Н-да, пожалуй тот месяц в Шотландии был у нас самым романтичным и безмятежным. Тогда нам обоим казалось, что нашему тихому счастью не будет конца…
– Дракоша… – произносит Гарольд нежно и с упрямой настойчивостью. – Ты запрещаешь себя так называть, а я все равно буду. Потому что ты самый настоящий Дракоша, – прибавляет он тоном, каким разговаривают с детьми. – А мне хотелось бы по-прежнему быть твоим солнцем. Вчера утром я вспылил, сказал, что так называют сопливых мальчишек. Это потому, что чертовски нервничал, меня страшно угнетала собственная ложь, поверь. И все, что происходило. – Он крепко сжимает и тут же разжимает пальцы. – Теперь безумие в прошлом. Слава богу, – едва слышно бормочет он.